Актерские байки

Выкрутился

Гастроли провинциального театра, последний спектакль, трезвых нет.
шекспировская хроника, шестнадцать трупов на сцене. Финал. Один
над телом другого. И там такой текст в переводе Щепкиной-Куперник:
"Я должен был увидеть твой закат, иль дать тебе своим полюбоваться". То
есть один из нас должен был умереть.
И артист говорит:
- я должен был увидеть твой...
И он текст забыл, надо выкручиваться, по смыслу, а это стихи, проклятье,
но он выкрутился! Как поэт! Он сказал:
- Я должен был увидеть твой... конец!
И задумчиво спросил:
- Иль дать тебе своим полюбоваться?..
И мертвые поползли со сцены...

ДЕЛО МАСТЕРА БОИТСЯ

В фильме “Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”, снимавшемся еще до войны на Киностудии “Союздетфильм”, в центре событий оказалась свинья, которая “...вбежала в комнату и схватила, к удивлению присутствующих, не пирог или хлебную корку, но прошение Ивана Никифоровича, которое лежало на конце стола... Бурая хавронья убежала так скоро...”
Режиссер А. Кустов воплотил этот драматический эпизод в лаконичную формулировку: “Свинья съедает челобитную”. И все закрутилось. Директор фильма договорился с крупнейшим авторитетом в области приобщения животного мира к системе К. С. Станиславского, к тому же явившимся представителем древней и славной династии Дуровых. Маэстро ознакомился со сценарием, счел возможным провести соответствующую репетиционно-дрессировочную работу, заломил довольно крупную сумму - искусство требует жертв со стороны бухгалтерии. Почему-то маэстро не вызывал свинью на репетиции, что начинало беспокоить постановщика и директора.

Настал день съемок.
Маэстро-дрессировщик в роскошной шубе, благоухающий заморскими духами, вышел на площадку.
- Где свинья?
Ему показали.
- Где камера? Где челобитная? Приготовьтесь к съемке.
Все замерли в ожидании чуда. И оно произошло.
Дрессировщик вынул из кармана шубы обыкновенную покупную банку меда, смазал им челобитную с внутренней стороны и бросил ее в кадр.
- Мотор!
Свинья оказалась рядом с челобитной и тут же с аппетитом ее съела. Все действие, вместе с получением гонорара, заняло около получаса. Директор чуть не заболел нервным расстройством, но ничего не скажешь - профессионализм!

ЛЕТ ТРИДЦАТЬ СПУСТЯ

После спектакля в знаменитом Санкт-Петербургском Александринском театре (бывшем театре им. Пушкина) шел также знаменитый актер Николай Симонов. Неожиданно к нему подошел здоровенный парнюга и, дыхнув ароматом чеснока и водочным перегаром, вежливо обратился:
- Николай Константинович, разрешите с вами побеседовать...
Симонов ответил решительным отказом. Тогда расстроившийся парень (впрочем, это был тридцатилетний дядя, укоризненно отвечал:
- Эх, Николай Константинович, а ведь вы меня в ж… целовали!
Легко представить себе гнев Симонова. Милиция. Протокол. Представители закона, естественно, встали на защиту великого артиста. Тогда обвиняемый вытащил из какого-то тайного кармана в ватнике тряпочку, трепетно развернул ее и предъявил кадр из фильма “Петр 1”, выпущенного в 32-ом году (а на дворе стоял - 69 год!), когда царь, роль которого блистательно играл Симонов, счастливый рождением наследника, подымает ребенка высоко над головой для всеобщего обозрения и смачно целует его в аппетитную попку. Все было правильно.
Симонов был человеком с подлинным юмором - мир был восстановлен.

ОПАСНЫЕ ПОЗДРАВЛЕНИЯ

Тарификация в любом театре - самая болезненная ситуация. В 60-х гг. в конфликтную комиссию по тарификации при Московском управлении культуры поступило заявление актрисы Театра имени Ленинского Комсомола (нынешний Ленком), не получившей повышения ставки. Получала она мизерную категорию, что-то около 90 рублей, и просила прибавить 10 рублей, что являлось повышением категории.
Главный режиссер театра Анатолий Эфрос встал насмерть. Очевидно, он был прав, я и вся комиссия не знали даже имени актрисы, и не верить такому художнику, как Эфрос, они не имели никаких оснований.
Актриса подала заявление в суд. Тут-то страдалица отыгралась: она предъявила несколько афиш, традиционно подписанных режиссером каждому исполнителю к премьере. Обычно такие надписи носят комплиментарно-поздравительный характер, но, как показал процесс, таящий в себе подводные рифы. На афишах режиссер писал (передаю общий смысл и настроение): “Благодарю за талантливую работу...”, “Мал золотник, да дорог...”, “Спасибо за творческое отношение к работе...” и т.д.
Судья, человек простой и в театральной дипломатии не искушенный, задал всего один вопрос: “Вы писали эти надписи?” “Да, но...” - начал отвечать Эфрос, - судья не дал ему договорить. Актрисе повысили зарплату не на десять рублей, как она просила, а на значительно большую сумму.

НЕ СЧЕСТЬ АЛМАЗОВ

В далекие годы малокартинья “Мосфильм” разродился боевиком - кино-версией оперы “Садко”. Одолел эту громадину режиссер Александр Птушко, прославившийся “Новым Гулливером”, в котором впервые соединил живых актеров с куклами.
Он был выдумщиком, организатором, но никогда не встречался с настоящей драматургией. Премьера состоялась в Доме Кино, где собиралась творческая интеллигенция, выносящая свой приговор фильмам. “Садко” (впрочем, как и в театре) получился очень помпезным и скучным. Эстетическим и эмоциональным ударом явилась сцена в пучинах океанских, где резвились в большом количестве не очень сексуальные подводные девы.
В середине картины один зритель задремал.
Наконец, фильм, как и все на свете, закончился, вежливые зрители аплодировали постановочной группе. Аплодисменты разбудили спящего, и он, не рассчитавший со сна громкость голоса, спросил у соседей:
- Что, этот аквариум с бл…ми уже закончился?
Оценка фильма имела серьезный успех, выраженный в более активной реакции. Птушко, всегда ходящий с толстой суковатой палкой, бросился к пробудившемуся.
Зритель скрылся и в Дом Кино долго не ходил. С его мнением согласился крупнейший дирижер Николай Голованов, считавший, что это наиболее точное определение фильму.

ЭКСЦЕНТРИЧЕСКИЙ ДЕБЮТ

Актер престижного московского театра Х долгое время играл “кушать подано”, т. е. роли почти без текста, вернее, совсем без текста. Не ради этого избрал он профессию актера! Наконец - роль в знаменитом спектакле “Отелло”.
Он должен был создать образ посла от сената Венеции, приехавшего на Кипр, заставшего там кошмарную картину всеобщей смерти и резюмирующего события сакраментальной фразой: “Слова тут ни к чему...”
Посол появляется на сцене к финалу трагедии, но Х очень волновался, пришел в театр за час до начала, загримировался, надел костюм и все время повторял свой незамысловатый текст.
Вот он вышел на сцену. Его можно понять: ослепляющие прожектора, бездонная черная яма зрительного зала, Отелло на полу у ног мертвой Дездемоны.
Тут же убитые Эмилия и Яго. От напряжения, эмоционального перегруза актер не выдержал и... простите, читатели, пукнул...
Бывает.
Звук недостаточно громкий для зрителей, но четко прозвучавший для исполнителей, пребывающих на сцене без признаков жизни. Актер растерялся, но долг и сюжет превыше всего - он произносит долгожданную фразу: “Слова тут ни к чему...”
Пришлось срочно дать занавес: трупы на сцене стали корчиться в приступах неудержимого хохота.